Зураб Аласания: «Прежнюю роль медиа потеряли, а новой еще не обрели»

13 апреля 2020

Во второй части интервью «Телекритике» глава правления «Суспільного» рассказал о том, как компания выживает в условиях дефицита бюджета и как на ней сказался карантин, объяснил, почему его все менее прельщает работа в медиа и почему ни он, ни кто-либо другой пока не сможет построить на базе вещателя устойчивую институцию.

Режим выживания

Вы уже анонсировали трудности с трансляцией «Евровидения» и Олимпиады. Какие еще, запланированные на этот год, проекты не увидят свет из-за дефицита бюджета? Назовите те, которые вам жаль больше всего.

Больше всего мне жаль спорта, и это не только Олимпиада. «Суспільне» было эксклюзивным поставщиком в стране нескольких десятков спортивных событий. Самое известное из них – биатлон. Теперь все чемпионаты отменили организаторы. Я говорю, прежде всего, о спорте, потому что это один из немногих развлекательных контентов, которые я считаю допустимым для «Суспільного». Не клуб экстрасенсов, не хиромантия, не бои без правил, а именно спорт, это для нас идеальный компромисс.

«Евровидение» пытается изменить привычный формат, и у нас 16 мая запланировано время под большой концерт, записанный ими у себя без зрителей.

Сейчас в эфире появляются неожиданные вещи. Уроки. Пока непонятно, как это отразится на показателях, посмотрим. У меня ощущение, что они сильно их просадят, но мы обязаны это транслировать как общественный вещатель.

Как ни странно, богослужения разных церквей, которые мы начали транслировать в пятницу-субботу-воскресенье, удивительным образом дают показатели намного выше, чем средняя доля канала. Может быть, время такое – все боятся и обращаются к Богу – не знаю.

Злые языки говорят, что это выглядит, извините, как желание хоть чем-то заполнить эфир в трудные времена.

Я очень сдержанно отношусь к институту религии – именно к институту. Мне до сих пор боком выходит хода 2017 года, которую мы якобы не показали. Мы не показали ее на «Первом». На «Культуре» трансляция была, но до сих пор мы не можем отойти от тяжелых последствий. А это касается отношений с теми самыми стейкхолдерами, о которых мы говорили выше – они крайне негативно это восприняли. Плюс к тому – цифры показывают, что 84% населения декларирует, что они верующие. Так что – пардон, нечем заполнять эфир – это другая проблема.

У нас было запланировано порядка 200 млн на наконец-то хороший контент – не третьеразрядный Болливуд, а хорошее европейское кино и сериалы. Мы выходили на связь напрямую и частично что-то успели закупить, дубляж тут у себя сделали, но на этом теперь все.

Ну и собственное производство – мы планировали выйти на рынок. До сих пор нам было запрещено сотрудничество, так называемая кооперация. Теперь удалось изменить постановление Кабмина и сделать это возможным. Это означало, что мы могли бы поддержать в стране мелкие медиа, небольшие продакшены, могли бы выйти на рынок с предложением снимать кино, сериалы. Вот разрешения мы добились, а тратить уже нечего. На собственное производство из 200 млн остается на год только около 50 млн. Боюсь, что в эту сумму мы тоже с трудом влезем.

Правильно ли я понимаю, что эта сумма – 200 млн, которой вы все время оперируете, – это и есть деньги, которые канал может тратить исключительно на свои творческие нужды без учета затрат на всевозможные налоги, аренду, зарплаты?

Вы абсолютно правильно понимаете, потому что большая часть этих, как чиновники обычно говорят, 2 млрд тратится не на развитие. На зарплатный проект идет 691 млн, на трансляции всех каналов «Суспільного», включая радио, региональные и национальные каналы, – 145 млн, на налоги – порядка 150 млн, и все – деньги закончились. Все, что сверху этого и воспринималось нами, как средства на развитие компании, наконец, а не на ее выживание. Но…

«Суспільному» не привыкать к дефициту бюджета. Как вы выжили, где искали дополнительные источники доходов?

Помимо рекламы, единственные дополнительные источники доходов, которые мы можем иметь, не нарушая закон, – сдача в аренду помещений, доставшихся нам в наследство: 194 тысячи квадратных метров по всей стране. Их состояние не очень хорошее, и это мягко сказано. Мы же никогда ничего не ремонтировали: первое, что обычно режет Минфин – капитальные расходы, ремонты – это именно они. Обычно у нас арендует помещения на 20-30 метров мелкий бизнес, мы даем ему арендные «каникулы» на месяц, а он, например, меняет окна или пол перестилает. Вообще-то, в итоге получаются не очень маленькие цифры: за год мы получаем уже около 20 млн грн, что не так уж и плохо. Другое дело, что этих помещений не слишком много и почти половина из них принадлежит областным радам, мы занимаем их по договорам и платим за них по 1,2 грн в год. Как только политики, в том числе областные, поняли, что не получат доступ к микрофону, не будут ногами открывать двери и получать бесплатный эфир, они перестали нам давать эти помещения в аренду за гривну. А там, где не перестали, мы сами отказываемся, потому что «Суспільне» не может иметь такие отношения с политиками. Сейчас мы в чужом помещении сидим только в Харькове. У меня просто кровь из глаз идет каждый раз, когда я вижу порядка 8 млн грн в год аренды, которую мы должны платить.

На чем вы экономите?

Экономить мы пытаемся, прежде всего, на трансляциях, но удается редко. Помните аналоговое вещание? В стране его уже нет, а у нас оно есть, потому что политически мы обязаны это делать, и продолжаем аналогом греть воздух на границах с оккупированными территориями и с Россией, при этом не знаем, принимают ли они сигнал, не знаем, что они смотрят. Это берет серьезные деньги.

Мы продолжаем кое-где вещать на средних волнах, хотя я не уверен, что у кого-то еще сохранились такие радиоприемники. Во многих местах у нас сохранилось вещание в УКВ-диапазоне. Все это тоже довольно дорого обходится.

Стратегия трехлетней давности предусматривает оптимизацию всего персонала. Изначально у нас было 7,5 тыс. человек, должно остаться 3,8 тыс. В этом году новая власть потребовала от нас эффективности и быстрых результатов. Мы попытались это сделать, и сейчас у нас работает 4,2 тыс. человек, хотя каждая следующая итерация сокращений немедленно вызывает волну возмущения той же самой власти, а также наших работников. Каждый отдельный случай сокращения – это трехмесячная процедура, и никак иначе. В итоге за три года сокращено около 3 тыс. позиций.

Позиций, не конкретных людей?

Именно так – позиций. Если мы говорим о 4,2 тыс. сотрудниках, там до сих пор еще есть вакансии, ведь каждый менеджер любит иметь пространство для маневра, когда понадобится человек новой профессии. Это особенно свойственно диджиталу. Вторая важнейшая причина – у нас же не существует фонда премий, и как раз за счет вакансий мы можем иметь этот фонд оплаты труда: менеджеры могут им маневрировать, чтобы как-то премировать людей. Жизнь без премии пока считается невозможной, люди привыкли к этому, но это мы тоже уберем, введя грейдинговую систему. Она будет работать так: ты приходишь в компанию, с самого начала определяется уровень твоих компетенций, и тебе назначают определенный оклад. Он может быть достаточно высоким – хотя от рынка мы все еще отстаем, но уже более или менее к нему приближаемся. Эта система сложная, и нам она тоже еще доставит много сложностей.

Ужесточение контроля

Лично вы, как теперь работаете – из дому или в офисе?

Я и сейчас нахожусь в офисе. Могу себе это позволить, потому что около 600 человек из «Карандаша» написали заявления на удаленную работу. Тут очень мало людей, могу работать отсюда. Заседания правления крайне редко проводим очно, в основном дважды в неделю связываемся через Zoom или через Skype. Так что я пока тут. Но, говорят, пик эпидемии ожидается где-то в середине апреля, так что посмотрим.

Как перестроили работу «Суспільного» на время карантина?

У нас точно должны находиться на рабочих местах эфирные смены – инженеры, которые сидят на выпуске. Это касается радио и ТВ. Диджитал можно делать и удаленно. Главный вопрос в удаленной работе – контроль того, что человек делает. KPI теперь считаем гораздо строже. Сейчас каждый департамент еженедельно готовит отчеты, кто-то каждый день со своих спрашивает, кто и что за день сделал. Думаю, к такой строгости прибегают многие предприятия. Люди-то не на глазах.

Мы пока не знаем, что правительство дальше решит с карантином. Долго так продолжаться не может, но предсказать развитие событий сложно. Пока мы не отправляли сотрудников в предусмотренный законом простой или неоплачиваемый отпуска.

Усложнилась доставка людей на работу. Но киевская мэрия сделала широкий жест: нам, как, пардон, стратегическому предприятию, выдали проездные, но транспорт не везде ездит, людям далеко не всегда удобно им пользоваться. Мы выяснили, где кто живет и имеет машину. Теперь в неформальные обязанности этих людей входит подбирать всех по ходу пьесы. Другое дело, что следующим шагом карантина может стать ограничение на пользование автомобилями. Это тоже усложнит жизнь, но пока справляемся.

Как карантин сказался на контенте?

Как он мог сказаться? Собственное производство у нас было только запланировано, но не началось, был только «Зворотний відлік», теперь там нет аудитории. Наверное, студенты университета Шевченко вздохнули с облегчением – им не нужно больше ходить к нам на эфиры, потому что мы их затаскивали практически силой (смеется). Аудитория всегда работала на вовлечение зрителя, это было важно.

Эксперты в программе участвуют, но даже они часто говорят, что лучше с ними связываться через Skype. Картинка, конечно, не ахти. В диджитале это допустимо, а на телевидении – не очень работает, поэтому в аудитории по пять-шесть человек все-таки обычно сидят. Но студия огромная, поэтому они находятся на большом расстоянии друг от друга.

Зато радио выигрывает. Мы крайне редко теперь приглашаем людей в студии, связываемся по Viber.

«Белый шум»

С тех пор, как вы руководите компанией, у вас появилось столько недоброжелателей: политики, чиновники, коллеги, интересы которых вы затронули. Вам не надоело тянуть на себе этот груз?

«Надоело» – это эмоциональная штука, а здесь последствия гораздо серьезные, чем эмоции. Есть, конечно, накопившаяся усталость. К концу контракта я отдам этой работе семь лет – это много. Я считаю, что мой глаз уже сильно замылен, для развития компании нужна молодежь.

Да, у меня появилась куча недоброжелателей, но появилось и огромное количество людей, которые знают о моих компетенциях, поступает много консультативных запросов. Я знаю, что достаточно большое количество институций ожидает моего выхода, чтобы сделать свои предложения.

Честно говоря, я сомневаюсь в желании в дальнейшем иметь дело со сферой медиа, ведь теперь не очень понимаю роль медиа в современном мире. Ту роль 30-летней давности, когда я пришел в профессию, они потеряли, а новой еще не обрели. Слишком все хаотично, и, как по мне, слишком шумно: «белый шум» значительно превышает количество нужной информации. Я пока сам для себя не понимаю, что делать, не уверен, что нужно увеличивать интенсивность этого «белого шума» своей работой в журналистике.

То есть у вас нет намерений после окончания контракта дальше впрягаться в эту тележку?

Слишком непонятны пока все обстоятельства. В Украине и так был очень коротким горизонт планирования, а теперь ты дольше чем на три часа ничего загадать не можешь. Так что Бог его знает.

У вас недавно был шанс уйти, когда вас снимали с поста. Зачем было нужно возвращаться через суд?

Я бы этот инцидент назвал попыткой переворота или рейдерского захвата, но со мной это не работает, причем это никак не связано с моим ощущением и пониманием долга, прежде всего контрактного. Но дело даже не в этом. Я говорю о приверженности самой идее общественного вещателя, с которой попытка переворота не совпадала. Я должен выполнить условия контракта и сделать то, ради чего на все это пошел.

При каких условиях вы посчитаете свою миссию выполненной?

Это тяжелый вопрос. Скорее всего, до конца контракта не смогу считать ее выполненной. Речь идет не о личной миссии. В самых розовых мечтах я видел построение институции. Любая компания начинается как лидерская, но это вынужденный шаг. Потом ее надо превратить в институт, систему, которая будет работать независимо от того, кто стоит во главе. Я с сожалением вынужден констатировать, что это вряд ли получится в течение оставшегося мне года, и даже в следующую каденцию руководителя, кем бы он ни был. Мы живем в Украине, а она вся устроена таким образом, к сожалению. Построить институцию в отдельно взятой компании пока что не представляется возможным.

Фото: НСТУ, Александра Йорк