Сева Новгородцев: «Самым главным в моих передачах было то, что с забитой советской молодежью, на которую кричат учителя и родители, кто-то разговаривал нормальным языком»

Позывные Русской службы Би-би-си больше не услышишь на коротких волнах — эту часть своего вещания знаменитая радиостанция переводит в виртуальное пространство. Новый формат не отменяет традиций, которые формировались десятилетиями. Их хранителем можно смело назвать ведущего Севу Новгородцева, чья карьера на Би-би-си началась еще в 1977 году. Его голос из далекого Лондона слушали несколько поколений советских граждан — для них «вражеское вещание» было символом настоящей свободы и тотального рок-н-ролла. Какой была настоящая радийная жизнь по ту сторону микрофона и границы? Об этом Сева Новгородцев рассказал «Итогам».

Сева Новгородцев. Фото: Григорий Сысоев (ИТАР-ТАСС)

— Сева, у многих Русская служба Би-би-си в первую очередь ассоциируется с «Рок-посевами» и другими вашими передачами. Вы сами до приезда в Лондон Би-би-си слушали?

— Само собой. Я же был джазменом и, конечно, слушал зарубежные голоса, но джаз больше передавал «Голос Америки», а Англия была в этом смысле вторична.

— Но сами-то предпочли британцев... Просто было попасть на радио в те годы?

— В 1975 году, в ноябре, я уехал из Советского Союза. Сначала в Австрию, потом в Италию. В курортном пригороде Рима Остия познакомился с бывшим соотечественником Алексеем Леонидовым. Он и предложил попробовать свои силы на Би-би-си. Стало как-то тревожно, поскольку по привычке деятельность этой радиостанции воспринималась как враждебная Советскому Союзу. А я никогда не был человеком политическим, на дудке играл, саксофонист. Поэтому даже удивился. Вступительные экзамены на Би-би-си я сдавал в Британском институте в Риме. Нужно было сделать перевод корреспондентской депеши. Словарем пользоваться разрешали, но я справился без него. Еще требовалось прочитать текст в микрофон и написать что-нибудь самому. Я, помнится, написал довольно блеклую рецензию на фильм Поланского Chinatown, который тогда только отсмотрел. После этого было собеседование с приехавшим из Лондона редактором, после чего мне оставалось только ждать. Правда, не ответа из Би-би-си — туда меня по итогам всех вступительных испытаний согласились взять практически сразу. Дело в том, что у меня элементарно не имелось документов, считайте, я был настоящим беженцем, поскольку советская власть забирала у выезжающих паспорта. Без документов уехать в Великобританию не мог. Из-за этого и застрял в Италии на полтора года — итальянцы потеряли мое дело... Летом 1976 года я подписал контракт с Би-би-си, но потом еще практически год бился с итальянской бюрократией. В результате в Лондоне оказался в 1977 году и на следующий день после приезда отправился на работу.

— И вас все это время ждали?

— Ну да. У них не хватало людей, поэтому все это время мы с представителями радиостанции активно переписывались. Я даже придумал шутку. «Фрейлина» по-английски — это lady-in-waiting, в переводе на русский — «леди в ожидании». А я подписывался в письмах gentleman-in-waiting. Они здесь веселились, но все время спрашивали, когда же я приеду.

— Свой первый день на новой работе запомнили?

— Конечно. И вот почему. Дело в том, что в России перед отъездом у меня было не так много друзей. Я в свое время определил себе критерии: мой потенциальный друг должен иметь высшее образование, интересоваться западной культурой, желательно говорить по-английски и не сотрудничать с КГБ, поскольку стучали тогда все, как зайцы. И вот прихожу на новое место работы и понимаю, что здесь все с высшим образованием, блестяще знают английский язык, на КГБ не работали, западной культурой интересуются. В общем, попал просто в сладкую атмосферу — дружи с кем хочешь.

— Что за публика была?

— Во-первых, было мало профессиональных журналистов. Тогда их просто невозможно было набрать. Журналисты если и выезжали из СССР, то в незначительном количестве. Поэтому все владели какими-то другими профессиями. Были врач, мастер спорта по прыжкам в высоту, инженер по напряженному железобетону… Интереснейшая публика, консультацию можно было получить на любую тему. Из-за этого в принципе и передачи были интереснее, поскольку люди подходили к ним с глубиной понимания материала. Мне тот период очень нравился. Он длился до самой перестройки, а потом, когда поменялся сам контекст событий, стало меняться и радио.

— Рассказывали, что у вас новости мальчик на тележке развозил…

— Мальчик с тележкой — это было очень давно. Мы получали бумажки от редактора — нам привозили англоязычные тексты, — переводили их, бежали в эфир, потом опять переводили, и вот так целый день. Тогда еще не все умели печатать, а потому переведенные тексты отдавали машинисткам. Среди них была одна старушка, божий человек. Если она печатала что-нибудь про несчастья, наводнения, землетрясения, гибели, то начинала плакать, переживать за всех.

С 1979 года пошел совсем другой процесс — «демократизации» и русификации Русской службы. Стало меньше переводных новостей, зато больше оригинального материала, появились тематические передачи. В частности, первая тематическая передача, которую мне поручили подготовить, была посвящена анализу текста «Тихого Дона»: сам ли Шолохов написал роман или его автором был белогвардейский офицер, чьи дневники захватил наш классик. И я долго сидел, анализируя текст... Сегодня у нас нет ни одного материала, который бы мы создали не сами. Поэтому все мальчики с тележками — это уже такая история, что даже здесь, когда рассказываешь, народ смеется. Сейчас мы мгновенно все получаем в системе. Только вот уникальность новостей уходит. Все, что ты опубликовал, через 30 секунд перепечатает какая-нибудь провинциальная газета на своем сайте и еще выдаст за свой материал. На Руси больше пяти с половиной тысяч новостных сайтов, и все они делают одно и то же. Потому и стоимость новостей не такая, как раньше. Считаю, пора уже вводить некое интеллектуальное наполнение, как это делает канал «Культура». Тем более у Англии есть огромный интеллектуальный потенциал — она по-прежнему остается страной передовой и стилеобразующей.

— Для советской молодежи она была источником передовой музыки. Когда в своем первом эфире вы ставили Hotel California, понимали, что песня на века?

— В той работе нельзя было проявлять никакого собственного вкуса. По сути, я одной стране предлагал популярную музыку другой страны. Опирался на какую-то статистику, местные хит-парады. Если что-то в них не попадало, то и ставить в эфир не имело смысла. Другое дело, что из хит-парадов я уже мог выбрать какие-то песни. Это было случайное совпадение, хотя я понимаю, что многое в жизни происходит из случайности.

— То, что вы попали на музыкальную передачу, — случайность или собственное волеизъявление?

— Ну что вы, ни в коем случае! На Би‑би-си было и есть по сей день всеобщее равенство. Не было принято, чтобы человек специализировался на какой-то одной теме. Сейчас это появляется, но раньше все должны были уметь все. Даже рабочее расписание называется rota — от «вращение». То есть все крутятся по разным должностям, и так все время. И когда я пришел сюда, то знал, что есть музыкальная передача. И еще знал, что в Англии не принято быть выскочкой и рассказывать, что ты музыкант и разбираешься в этой теме. В то время передачу вел Сэм Джонс, к музыке вообще не имевший отношения. Потом случилось так, что этого парня попросили поделиться со мной эфиром. В результате одну неделю передачу вел он, а другую — я. Так бы, наверное, и продолжалось, но потом Сэм решил уехать в Америку, чтобы, по его собственным словам, заработать свой первый миллион вместо скромных бибисейских зарплат. Он, правда, через год вернулся, но, как бы то ни было, музыкальная передача досталась мне.

Это была единственная передача, в которой разрешалось помимо переводного текста говорить что-то от себя. Постепенно начал вкраплять какие-то шуточки. Например, вступление играет 30 секунд, за это время надо успеть ввернуть что-нибудь лихое. Я старался, придумывал, а шутки проверял на одном своем приятеле, который работал в ночную смену. Если он сразу не смеялся, я садился и переделывал. Но все эти шутки в конце концов привели к тому, что люди начали писать письма в редакцию.

— То есть слава нашла своего героя?

— Как сказать... Начальство привыкло к тому, что поп-программы — это такая дистиллированная вода. До меня над программой работал Барри Холланд, который разучивал по радио ча-ча-ча. Знаете, ножку направо, ножку налево. Потом он стал начальником. Руководители заглянули в мои сценарии и тихо ужаснулись, поскольку там далеко не все соответствовало хартии Би-би-си, указали мне на это, но не уволили, ничего не отняли. Только шутки мне пришлось ковать потоньше.

— Неужели правила, прописанные в хартии, настолько строги?

— Конечно. И они не только были, но есть и сейчас. Сообщать нужно только проверенные факты. Мнения и вкусовщину гнать нельзя, все должно быть сбалансировано и так далее. И это все практически не изменилось. Англичане просто скромные люди. Всякое перетягивание одеяла на себя они воспринимают как признак плохого воспитания. Здесь не принято кричать, краснеть лицом, топать ножкой. Если ты не можешь рационально и спокойно объяснить свою позицию, разговаривать с тобой никто не станет. Просто перечеркивают, и все. Как только вышел из себя, ничего не добьешься. Я, правда, иногда срываюсь на эмоции, но мои продюсеры могут выдержать эмоциональный всплеск. Когда меня распирают чувства, к начальству ни за что не пойду. Все надо выплеснуть, уравновесить, сплющить и в прозрачной безэмоциональной форме выдать в виде меморандума. Этому мы учимся, и конца этой науке не видно. Моя программа просуществовала 26 лет, на ней выросло два-три поколения. Советский Союз не мог выдать такого продукта, поэтому у меня было 25 миллионов слушателей. До сих пор, куда бы ни приехал, мне говорят: «Ой, Сева, а я же слушал тебя, когда был вот таким маленьким...»

Музыку вспоминают больше всего, поскольку она была энергетическим носителем того, что мы делали. Самым главным в моих передачах было то, что с забитой советской молодежью, на которую кричат учителя и родители, кто-то разговаривал нормальным языком. А музыка, она была и без нас — выходила на пластинках, а потом на пленках. Что касается западной музыки, то в ее продвижении своей заслуги не вижу.

— Но ставили же в эфир Sex Pistols, которые и для местной искушенной публики были откровением и шоком.

— Молодежь — народ хулиганистый, и ей нравится что-то такое. А поскольку Sex Pistols были явлением, я их как явление продавал. Это не значит, что сильно обрадовался бы, окажись они моими соседями по дому. Но идею подросткового бунта, который не щадил даже королеву и все отвергал, мне подать было интересно.

— Считается, что дикторы Русской службы Би-би-си сделали для развала Советского Союза не меньше, чем Горбачев.

— Мне так говорили, но я это не могу принять. На сознание, возможно, мы подействовали. По коридорам Би-би-си ходит масса сотрудников. Кто из них гений, а кто бездарь, покажет время. Мы тогда тоже ходили одинаковой толпой. Кто там этот Сева, что он делает? Мой коллега с ночной смены да моя семья — вот те, на ком я проверял свои тексты. Только через три года после того, как начал работать, в одном журнале прочитал статью, где буквально одной строкой было сказано: «Молодежь слушает Севу Новгородцева». Я тогда впервые понял, что это не улетает куда-то в пустоту. Наш труд — он, конечно, очень одинокий. Это сейчас, когда я езжу в Россию, понимаю, что что-то было сделано. А на радио только ты, микрофон и твоя возможная аудитория, которой, может, и нет вообще.

— Неужели с Россией не было обратной связи?

— Практически нет. Телефонный разговор с Москвой в конце 70-х заказывали за трое суток. Чтобы все необходимые штекеры успели подключить. Это сейчас всю работу по телефону делаем.

— Но как-то к вам попадали записи отечественных рок-групп.

— Посылки шли через третьи страны, через военных курсантов из Сирии, через Кубу везли моряки. Был даже случай, кто-то бросил бутылку с письмом в Английском канале, где было написано «Севе Новгородцеву, Би-би-си». Я услышал ленты «Машины времени» еще в 1983 году, но по правилам радиостанции не имел права передавать неизвестный подпольный материал.

— И все же знаменитый сборник Red Wave с песнями советских рок-музыкантов в вашей передаче прозвучал.

— Мы ждали, чтобы что-то произошло на Западе, чтобы появился повод эту музыку в эфир поставить. Наконец Джоанна Стингрей выпустила двойную пластинку на Западе, где было представлено четыре группы — по одной на каждую сторону. Среди них «Аквариум» и «Кино». Я сделал четыре передачи. Это не выходило за рамки нашей хартии. Для музыкантов узнать, что их музыку знают и издают на Западе, их ставят на Би-би-си, фактически означало получить колоссальную моральную поддержку, потому что гнобили их невероятно. Уже потом в КГБ поняли, что лучше контролировать, чем подавлять, тогда и начали официально открывать рок-клубы.

— То есть к мнению Би-би-си в СССР прислушивались?

— Александр Любимов рассказывал мне, что, когда они запускали программу «Взгляд» и решали, в какое время ее ставить, сверялись с эфирной сеткой Би-би-си. Так пытались оттянуть на себя часть нашей аудитории.

— Глушили вас по какому поводу? Или так, без повода?

— Передачи Би-би-си и остальные «голоса» регулярно глушили, хотя бывали и «чистые» периоды. Помню, глушилки включили в 1979 году после «ввода в Афганистан ограниченного контингента советских войск». История была темная, кампания началась с операции спецназа, переодетого в афганскую форму, и уничтожения тогдашнего президента Амина. Политбюро, видимо, нервничало. Следующий период глушения пришелся на польскую «Солидарность», польское профсоюзное движение, начатое кораблестроителями Гданьска. Это уже не влезало ни в какую марксистскую формулу о диктатуре пролетариата. Факты не соответствовали теории, и их надо было глушить. Боялись. И не зря. Ведь история советской власти — это сплошные восстания рабочих. Мой отец был невольным участником Кронштадтского мятежа. В 17 лет он молодым матросом шел по льду с артиллерией на взятие Кронштадта. Отец рассказывал, что тогда расстреляли каждого десятого. А он уцелел, потому что его отца — моего деда — восставшие посадили в кутузку. В результате когда бунт подавили и всех освобождали, то сочли, что наша семья вроде как была сочувствующей советской власти.

— Вы на чужбине не тосковали по России, по родителям?

— После того как уехал, не видел мать и отца почти 15 лет. Но я был женат на англичанке, и моя супруга регулярно ездила в командировки в СССР. Привозила чемоданами необходимые вещи моим родным, а для меня фотографировала то, что я просил и что было близко мне. Как-то замучила ностальгия, и я попросил ее отснять морское училище в Питере. Она сделала слайды, я пустил изображение на большую белую стену, и всю ностальгию как рукой сняло. С родителями же увиделся только в 1990 году, когда у Би-би-си проходила выставка в Киеве, туда маман приехала с отцом. Потом они приезжали ко мне. Но все эти годы до встречи я не знал, увижу ли их вообще, потому что советская власть стояла крепко. Мы этого не ждали, а она случайно поскользнулась и упала.

— Кстати, перемены в жизни Советского Союза совпали с переменами в вашей карьере — в конце 80‑х в эфир стала выходить программа «Севаоборот», совсем другая по жанру и по своей сути.

— К тому моменту я уже понял для себя, что нельзя всю жизнь пластинки крутить, хотя это и неплохо. Джонатан Чарльз, муж одной из наших крупных журналисток-аналитиков, как-то признался мне, что был диск-жокеем. А диск-жокейство воспитывает в человеке способность кратко, весело и остроумно что-то сказать, не растекаясь мыслью по древу. Своего рода антианалитика — ты говоришь на языке улиц, но при этом интеллигентно. Потом Джонатан стал телеведущим, а сейчас ушел в Европейский банк реконструкции и развития. Вот это карьера: человек начинает диджеем, но если читает книжки, с газетами знакомится, в нем копится материал, он использует свою способность кратко излагать мысль и не бояться микрофона, чтобы двигаться на следующую ступеньку. Для меня следующей ступенькой стал жанр живого радио. Как-то меня вызвал начальник и сказал, что в эфире образовалась дырка, примерно полчаса, и предложил крутить какие-нибудь пластинки. А у меня уже лет восемь в голове зрел проект, похожий на тот, что был на большом Би-би-си. Там по утрам на «Радио 4» (одна из главных радиостанций Би-би-си. — «Итоги») с 10 часов утра идет чисто разговорная передача, и мы туда трижды ездили учиться. Я видел, как это делается. Например, открыл для себя, что ведущий, который, как мне казалось, все говорит из головы, читал по бумажке. Все выходные он сидел и писал сценарий. Поэтому и у меня всегда было написано вступление и вся передача в виде конспекта — от чего к чему переходим и так далее. С годами научился эту структуру в голове держать.

— Как выбирали героев для передачи?

— Когда смотрю на свой список контактов, который за годы существования «Севаоборота» разросся до тысяч имен, сам не могу в это поверить. Огромное количество разных интересных людей — от писателей до музыкантов, от докторов наук до знаменитых перебежчиков. Я вызывал гостя за два часа до передачи. Мы садились в кафе и говорили ни о чем. Гость привыкал ко мне, а я к нему. Слушал и ждал, когда какие-нибудь случайные фразы вылетали, намекающие на будущие темы разговора. Передача тем и была сильна, что все в эфире доверяли друг другу. Старались уйти от журналистики и прийти к какой-то разговорной литературе. У нас были свои открытия. Например, мы открыли слушателям Виктора Суворова с его спорными текстами, с «Ледоколом».

— Вино, которое пили во время эфира, способствовало дружеской обстановке? Кстати, как пришла в голову эта идея?

— Это был 1987 год, Горбачев в рамках своей кампании бульдозером срывал виноградники. Борьба с алкоголизмом приводила к тому, что люди, которые выращивали эти виноградники, на себя руки накладывали. Тогда мы и предложили способ тонко показать весь идиотизм ситуации. В клубе джентльменов, которые пришли в эфир, нет ничего зазорного в том, чтобы распить бутылочку красного, это никак не помешает работе. Руководство Би-би-си, надо сказать, пошло на это дело. Отдали распоряжение, а тут, если отдают распоряжение, это навсегда. У нас есть клуб для сотрудников, куда можно прийти выпить. Русская служба заключила с этим клубом контракт, так что к каждому эфиру «Севаоборота» на протяжении 19 лет нам доставляли две бутылки красного вина. Ни разу не пропустили. Вино, конечно, не бог весть какое, с керосином, но бокал вполне можно одолеть.

— Какие встречи в такой теплой обстановке больше всего запомнились?

— Хороших людей было много, но, как ни странно, больше всего запомнились катастрофические передачи. Например, с дочерью первого советского посла в Англии Максима Литвинова. Он женился на англичанке, увез ее в Россию, где она прожила 35 или 40 лет, не выучила ни одного русского слова и вернулась благополучно в свой Оксфордшир, где и умерла. А Литвинов был другом Сталина, они в свое время в Лондоне вместе гуляли по злачным местам. Говорят, чуть ли не поэтому Сталин потом его не тронул, хотя многие друзья вождя плохо кончили. И вот дочь Литвинова от английского брака Таня, впитав в себя чоhard-эротикасть матери и талант отца, пришла к нам на передачу, и я что-то позволил себе не то чтобы фривольное, но явно не в сдержанной английской манере. Нужно же было аудитории все весело и живо подать. Она не восприняла это. Говорила сухо, через слово. У меня волосы дыбарем стояли, давление после эфира, наверное, было 250 на 180.

— Из современных героев, которые бывали у вас в гостях, можно вспомнить Александра Литвиненко…

— Бывал, и не один раз. О покойных, конечно, только хорошо, но Литвиненко не в бибисейском плане был человек, за свое слово не очень отвечал. По-английски принято сначала факт назвать, а уж вывод люди сделают сами, а он всегда начинал с вывода. Эфиры с ним были на грани фола. И все же Литвиненко придерживался кодекса офицерской чести — непьющий, мастер спорта по пятиборью, волевой.

— О том, как оказался в Великобритании, он рассказывал?

— После скандальной пресс-конференции и ареста ему удалось бежать. Жену он отправил на Украину, а сам смылся в Грузию. Приехал в Сочи, где еще с советских времен ходил кораблик Сочи — Сухуми — Батуми. И главным вопросом для него было, сколько вложить в паспорт. Если 50 долларов, то пограничник может что-то заподозрить. Поэтому, говорит, вложил стандартную десятку. Это сработало. Погранец ее взял и сказал: проходи. Через Грузию он попал в Турцию, но дальше его никто не брал. Американцы не хотели, англичане тоже не особо стремились. Ему купили билет в Ирландию с посадкой в Лондоне. А там он, как только сел, сразу пошел сдаваться местным властям.

— Объясните, эти интервью или все же работа диск-жокеем сделали вас кавалером ордена Британской империи?

— Это был мистический процесс. В ноябре 2004 года пришло письмо с красивыми печатями и примерным текстом: «Не согласитесь ли вы, если вас выдвинут...» Я написал ответ на самой красивой бумаге, что почту за честь и так далее. Стал интересоваться, и оказалось, что этот процесс шел за моей спиной, занял два года, потому что комиссия по присуждению ордена опрашивала всех бывших сотрудников и формировала мнение, достоин или не достоин. Руководство ни при чем, от него, God bless их, такого не дождешься. Какие-то активисты постарались, люди, которые сочли, что мною сделано было достаточно.

— Сама церемония запомнилась?

— Такого не забудешь никогда. Поход во дворец, цилиндры. Нужно сделать несколько шагов, повернуться к Ее Величеству, не слишком близко, не слишком далеко. Она стоит на специальной подставке, чтобы до ордена дотянуться. Орден она не прикалывает, иначе ей бы пришлось приколоть 313 орденов за раз. На лацкане у каждого был незаметный крючочек, а на ордене колечко, временно. По протоколу — сорок секунд или минута беседы. И она знала всех, с кем разговаривала. Спросила меня, работаю ли я во Всемирной службе. Я был удивлен: она наградила триста с лишним человек, но в бумажку не заглядывала. При том что ей тогда было почти 80.

— Есть, наверное, контраст между теми традициями, которые можно наблюдать при дворе, и тем, как стремительно нас заставляют меняться технологии. Как вы, к примеру, почувствовали, что пора перемещаться из эфира в онлайн?

— Ну, кто-то в одной части света куда-то деньги подевал, а в другой теперь приходится экономить. Государственный долг Англии 60 с чем-то процентов от валового дохода. Стране не нужны повисшие обязательства, новое правительство решило долги отдавать, поэтому нужны жертвы. Пришлось нам закрыть целый ряд передач. Вообще разговоры о неэффективности коротких волн ведутся давно. Интернет же позволяет передавать не только звук, но и текст, картинку, получать мгновенный отклик, обратную связь, комментарии. Эта мультимедийность, за которой все гонятся, создает совершенно другой флер. С короткими волнами это скорее ностальгия, всем подавай «Спидолу» и чтобы оттуда Сева говорил.

— Не ностальгируете по ушедшим годам?

— Каждое время по-своему хорошо. А слушатели всегда тоскуют по тому, что было. Когда закрыли «Рок-посевы», они тосковали, потому что это их молодость. Потом закрыли «Севаоборот», они начали тосковать по нему, по душевной беседе, как на российской кухне. Но мы идем вперед. Меняется не только способ доставки сигнала, но и поколения новые приходят. Я с этим свыкся, и меня все время критикуют. Восемь лет назад начал делать новостную программу «БибиСева», и тогда говорили, что это ерунда по сравнению с тем, что было. Сейчас начали пятиминутный проект под названием «Кунсткамера», где выкладываются сюжеты на курьезные темы, так народ уже по его поводу гадости пишет. Но пройдет срок — и к этому привыкнут. Все время иду против ветра. Он дует в лицо и развевает кудри, точнее, то, что от них осталось.

— В Интернете, говорят, душевности не хватает.

— Не в Интернете дело. Один мой приятель побывал на концерте Бритни Спирс и влюбился в нее. Она, говорит, пела только для меня. Я хочу быть таким вещателем, который обращается напрямую к человеку. Он не будет для него слушателем чьей-то посторонней беседы. Не знаю, как воспримет современный слушатель, но я с удовольствием вернусь к этому интимному общению.

Анастасия Резниченко, Лондон — Москва

Источник: РадиоПортал